Глеб Бобров - Я дрался в Новороссии![сборник]
- Нет никого, - медленно переведя взгляд на физиономию карателя, не разжимая зубов, спокойно и мерно ответил хозяин дома. - Те, кто жил раньше в посёлке, либо погиб под обстрелами, либо успел сбежать куда подальше, чтобы вас не видеть, оставшиеся - по своим подвалам от стрельбы прячутся. Собаки, и те из посёлка ушли, как только вы тут появились. - Голос старика ни на мгновенье не дрогнул, напротив - он с каждым звуком становился всё глубже, тяжелее, казалось, что голос этот нарастающим гулом всё растекался, раскатывался, обретая объём, заполнял собой пространство дома, каждый его угол. В дерзости его не было ни тревоги, ни какого-нибудь страха. Скорее, можно было ощутить в каждом слове, в обжигающе ледяном взгляде старика , насколько твёрд и крепок был дух его. В мгновение всё замерло в ожидании того, что будет дальше. Накатившись на спокойствие хозяина дома, каратель разжал пальцы, выпустил ворот рубахи деда и отступил.
* * *
С тех пор, как ушли ополченцы и окрестная территория перешла под контроль "айдаровцев", привычная жизнь сельчан изменилась. Оставшиеся ещё на посёлке люди, в основном те, кому некуда было уехать от пришедшей войны, прятались по подвалам и старались без крайней надобности не выходить даже во двор.
Каждая семья в посёлке так или иначе была связана с работой в шахте и здешние шахтёры, проводя в забое часть своей жизни, научились по особенному понимать значение дневного света. Так, наверное, чувствуют его, пробивающиеся из земли ростки деревьев, для которых свет даёт ощущение жизни и осознание того, что завтра, за ночной темнотой, снова придут проблески рассвета, проснутся птицы, утренняя роса смоет остатки ночного забвения и жизнь, полная красок, радостей и ожиданий, продолжится. Теперь здесь всё иначе. С войной тихий и светлый мир шахтёрского посёлка погрузился в темноту подвалов, а с её приходом исчезли птичьи голоса, детский смех, всё то, что человеческую жизнь наполняло радостью и смыслом. Кажется, что сама жизнь теперь закончилась, и люди из своего подземелья выбираются на поверхность только лишь для того, чтобы похоронить убитых во время очередного обстрела или облавы, или тех, кому довелось умереть своей смертью.
Первые пару дней после взятия посёлка батальоном "Айдар", когда никто ещё не знал, что приготовлено людям их "защитниками от сепаратистов", жители позволяли себе выходить из своих уцелевших домов или подвалов, полагая, что стрельбы теперь уж не будет и им бояться больше нечего. Многие смирились и поверили, что война отступила, и хоть какой-то мир, но установился. Люди выбрались во дворы, вышли на улицы с тем, чтобы заняться привычными делами, которыми наполнена обыкновенная жизнь простого человека. Кто-то принялся за починку мотоцикла или машины, кто-то начал править пострадавшую от обстрелов хату или хлев, кто-то занялся делами на огороде. И казалось, что всё, разрушенное и изуродованное войной, теперь постепенно наладится. Но дальнейшее развеяло остатки хрупкой надежды на возврат к мирной жизни. Оказалось, что страх, боль, людское горе, всё самое страшное, с чем приходит война, начинается только теперь.
Украинские "освободители" и "защитники", войдя в посёлок, набросились на людей, как стая обезумевших от голода волков на добычу. Они хватали, избивали любого, кто попадался на глаза, чей взгляд, походка, одежда или какой-то другой повод, вызывали подозрение. Но чаще всего никакого повода не требовалось, чтобы бросить прохожего лицом в землю, заставить, не обращая внимания на пол или возраст, ползти на четвереньках или по-пластунски, подгоняя жертву ударами ног или автоматных прикладов. Кого-то из не успевших спрятаться селян ставили к стене или к дереву и забрасывали его пустыми бутылками так, чтобы, намеренно не попадая в мишень, бутылка разбивалась рядом и разлеталась десятками осколков, впивающихся жертве в лицо, руки, тело. Других привязывали за ноги к БТРу и потом долго "катали" по кочкам, пока человек не утрачивал способность кричать от боли. У "устроителей нового порядка" был широкий ассортимент всяческих забав, и все они были грязными и кровавыми.
Каждый день на посёлке стали пропадать люди. Это мог быть кто угодно: и женщины, и дети, и старики. В особенности, часто стали приходить вести об исчезновении подростков: молодых девочек и парней. И стали люди понимать, что не будет возврата к той, прежней, мирной жизни, к которой они привыкли. Эти люди с оружием пришли сюда не для того, чтобы кого-то защищать. Они пришли сюда не с миром. Это оккупация - неизменный атрибут войны, а у неё свои правила и любимые забавы: расстрелы, доносы, аресты. Новый порядок вломился в семьи смертельным ужасом, страхом, беспросветным мраком душного и сырого подземелья - единственного убежища и единственной возможности спрятаться от пуль и бомбёжек, чтобы выжить.
Дед Василий, возможно, единственный из оставшихся в посёлке, кто не пожелал прятаться в подвале. "Стар я, чтоб по лестнице туда-сюда лазать, - сказал он однажды своему соседу, - да и совестно как-то в мои годы смерти бояться. Жизнь я, слава Богу, повидал, да и что такое война ещё помню, хоть и было мне, когда немец пришёл, шесть лет отроду.". Так и жил он один, как мог, в своей хате на самом краю посёлка, каждый день бросая вызов снова пришедшей в его жизнь войне.
* * *
- Собирайся, есть работа для тебя. Лопата в доме имеется? - несколько остыв, Старший подошёл к обеденному столу, заглянул в стоявшую на нём кастрюлю и, не найдя ничего, что могло бы его заинтересовать, с раздражением пнул стоявший у стола табурет.
Дед Василий молча прошёл в свою комнатёнку и начал одеваться. В это время остальные принялись шарить по углам дома и, бесцеремонно разбрасывая вещи, пытались найти что-нибудь ценное для себя.
- Де гор╕лку збер╕га╓ш, кл╕щ колорадський? - крикнул один из карателей.
Надев старые, но ещё добротные штаны, в которых обычно занимался домашними делами, накинув поверх рубахи рыбацкую штормовку, дед Василий вышел к своим незваным посетителям.
- Нет у меня спиртного. Не пью я. - Также холодно, с длинными паузами, разделяя каждое слово на слоги, произнёс дед Василий. - Пошли, я готов. Лопату возьмём в сарае. Идти далеко?
- Не-ет, здесь рядом, устать не успеешь, - криво не много нараспев ухмыльнулся альбинос. Все двинулись к выходу.
Возле двери старик на мгновение остановился, как будто вспомнил о чём-то, оглянулся и окинул взглядом комнату, словно прощаясь с домом. Потом тихо перекрестился, подобрал седые, не по-старчески густые волосы и, надвинув кепку, шагнул за порог.
* * *
Выйдя за калитку, все направились в сторону от посёлка. "Жовто-блакитные" торопливо организовали подобие боевого построения. Альбинос и с ним ещё один, с вываливающимся из камуфляжа огромным животом на неестественно коротких ногах, шли впереди по разные стороны дороги, держа автоматы на изготовке. За ними в метрах десяти двое других. Старший шагал после остальных, двигаясь на расстоянии полутора - двух метров за замыкающим, и постоянно оглядывался при каждом тревожащем его звуке. Дед Василий шёл между шеренгами "айдаровцев", не опуская головы и не глядя под ноги, словно пытался что-то рассмотреть в густой темноте сквозь поднятые ветром столбы пыли. Он шёл молча, отмеряя стариковские шаги, опираясь на лопату, как на посох. "Однако, эти герои даже ночью ходят группой и в боевом порядке, - отметил старик, - стало быть боятся. Стало быть, нет им покоя на нашей земле...".
* * *
С утра в природе всё ещё было спокойно и тихо. Но с полудня начал подниматься ветер: сначала он, слегка утомившись от нескольких дней своего безделья, начал робко тревожить заспавшиеся деревья, осторожно шевелил им кроны, пробираясь под плотно одетую листву, дразнил птиц. Затем, разгулявшись и повеселев, гонял по некошеным и уже начинавшим терять без дождей свою свежесть травам, то взъерошивая их, то раскачивая плавно перекатывающимися волнами. Потом ветер, осмелев, потерял интерес к земным делам и, набрав силу, принялся гонять разбухшие и лениво висевшие в небе кучевые облака. К вечеру они уже густо закрыли всё до самого горизонта и совсем спрятали солнце, отчего вечерние сумерки, а потом и ночная темнота, пришли в посёлок раньше обычного. Облака, растревоженные назойливостью ветра, явно не желали нарушать свою привычную жизнь, потакать ветряным шалостям и поддерживать навязываемую им игру и, постепенно раздражаясь, они темнели, всё ниже спускались на кроны пирамидальных тополей, а с наступлением темноты и вовсе рассерженно стали порыкивать приближающимися громовыми раскатами. Собирался дождь. И когда погружающаяся в темноту группа прошла мимо пышного кустарника, условно обозначавшего границу посёлка, на завешенном густыми тучами горизонте засверкали зарницы, а на земле появились первые, ещё не частые дождевые кляксы.
* * *
